Свидание на Аламуте - Страница 86

– Патри тебе поможет. Не бойся. Она отчаянная… и сообразительная. Она видала и не такое!

А после бросила ей несколько слов на своем непонятном языке.

Смысл «веревочного курса», через который он провел когда-то всех: и Лис, и Шкипера, и молчаливую Соню, и капризную Камиллу, и свирепого Данилу, и долговязого Ивана, – был прост. Глаза выключались из процесса познания мира, и это было правильно – слишком много видят эти услужливые друзья мозга, слишком много ложной, поверхностной информации подсовывают голове. А тут они не работали. Вместо них трудились два канала восприятия – собственные ноги и собственные уши.

В уши лились шум прибоя и короткие, приглушенные расстоянием, редкие голоса, выкрики, которые ничего не говорили слышащему их. Только два ощущения: море и жар, постоянное шуршание и похожее на него дыхание составляли мир звука. А ноги погружались в горячий песок, и в худшем положении оказались те, кто пренебрег мягкому совету организаторов и отказался разуться. Обутые ноги не ощущали ничего; рецепторы на человеческой подошве, не растревоженные прикосновением температуры, песчинок и бугорков, молчали. Люди в обуви чаще всего запинались, сдавленно охали и… больше, дольше боялись.

Лучше всех чувствовали себя дети. Они, счастливо избавленные от шаблонов взрослого мира, с наслаждением погрузились в таинство Путешествия к неизведанному; они отрешились от любого страха. Их голые ноги азартно месили песок, и оба – и светловолосая девчонка, и маленький крепыш – давно погрузились в свой чарующий мир фантазий. Там, за пустыней, цвели сады, возвышались сказочные замки; караван белых от пыли верблюдов шел к таинственным пещерам Али-Бабы, а в море покачивался на волнах корабль Синдбада… Это взрослые с трудом ковыляли по пляжу, иные – на разных языках проклинали себя за согласие участвовать в авантюре. А дети… дети были в настоящей пустыне!

Мирикла шла рядом, не выпуская теплую ручонку маленького Дани, и вспоминала свой обряд посвящения в вагри в Крыму. Точнее, это было даже не посвящение, а всего лишь один из проходных этапов Науки. Тетка, дородная усатая цыганка – имя ее было певуче и длинно, и оно ничего не говорило чужакам! – привела ее на какое-то плато. Этих степных возвышенностей и сегодня в Крыму множество, они разбросаны по нему вперемежку со скифскими курганами. Наверно, цыганка приготовилась и уже побывала тут, потому что, бросив Мирикле на языке вагри: «Раздевайся!», она кивнула на дорожку, петляющую между остатками стен какого-то древнего скифского поселения, чьи камни были выкалены до белесой седины солнцем.

– Пойдешь по тропе. До конца.

Мирикла тогда стояла, онемев, а тетка ловкими пальцами расстегнула пуговицы на ее кофте и сняла через голову. Так же она развязала юбки, и те упали к голым ногам Мириклы, которая стояла, все еще завороженная. Перед ней на камнях под солнцем исходили дымом кучки углей – сгоревшие остатки хвороста еще дымились. Кое-где в камнях виднелись темные расщелины – остатки древних лазов или колодцев; попадет в такой нога идущего – конец. Не ходить ему больше, не бегать вприпрыжку… Это слева. А справа к валунам жались извивающиеся клубки. Змеи. У них, очевидно, был брачный период, поэтому их не пугали ни дымок, ни близость горячих углей…

На голову Мириклы легла ее юбка. Да, именно ею тетка замотала ее голову, и мир погрузился во тьму. А потом сухим кулаком ткнула между лопаток.

– Иди. Наступишь на змею – умрешь. Наступишь на уголь… больно будет! Иди! Дойдешь до конца – вагри будешь!

Мирикла пошла. Она до сих пор помнит, как все ее существо обратилось в сплошной нерв. Уши стали ее руками – ими она на слух ощупывала ближайшие поверхности, отмечая пустоты и выступы. Странно, она никогда раньше так четко и выпукло, со всеми звуками, не ощущала мир и с такой точностью не слышала отраженный звук своих шуршащих шагов. Она, как летучая мышь, словно бы испускала ультразвук и шла, ориентируясь по его сигналам. А на босых ее ступнях появились глаза; занося ногу, она уже ВИДЕЛА, что под ней – свернувшаяся клубком, устало шипящая змея или алеющие угли. Второе ощущалось по жару, а первое… а первое – по холоду смерти.

Она тогда прошла. Какое-то чувство остановило Мириклу от самого последнего шага, и тут же две руки схватили ее за плечи, отдернули назад и сорвали с ее головы покрывало юбки.

Она стояла над обрывом. Полсотни метров, петляя, она прошла по пространству, усеянному углями и лениво свивающимися клубками гадюк.

Так она стала настоящей вагри…

Медный знал – первое время будет паника, чувство страха. Грохот автомобилей над головами будет ощущаться так близко, будто они идут по разделительной линии шоссе; лужа, в которую угодит нога, будет казаться страшным болотом. Потом организм переключится, и участники перейдут грань… они станут по-другому воспринимать мир. Они избавятся от его неприятия, станут сильнее.

Так и случилось. Процессия подошла к концу пляжа, ограниченного кустарником. Вот и край парка отеля, вот и пролом в заборе… Они начали обход карьера. Когда вошли под тень автострады, послышались приглушенные взвизги, кто-то дернулся из процессии вбок – испугался близости машин, их бензиновой гари, ветерка. Потом Медный вывел группу на дорожку искусственной травы – ее пласты они с Мыколой накануне уложили на дощатые настилы, образовав двадцатиметровой длины невысокий помост. Цепочка колыхалась, несколько раз останавливалась.

Затем группа спустилась вниз, и тут началось самое интересное. Когда первый же идущий, высокий швед, ступил и провалился ногой в прохладный ил, он не выдержал и выкрикнул: «Oh, schit!»; потом в иле оставила свои туфельки какая-то экзальтированная дамочка из Санкт-Петербурга, а после захлюпали сланцы китайцев… Дети восторженно визжали.