Свидание на Аламуте - Страница 18


К оглавлению

18

Алесь побледнел. Неуверенно отложил палочки. Видя его смущение, графиня снова заливисто рассмеялась.

– Это исторический факт, мой любезный Пяст… Так вот, в назначенный день, во время церемонии, проходящей в сплошном гашише, около десятка самых важных людей из числа жрецов Кали взбираются на помост. Жертва лежит перед ними, нагая, – юноша или девушка, – и они наносят ей удары ножами специальными лезвиями, при этом получаются очень неглубокие раны, и обильно течет кровь… Кровь! – мечтательно повторила она.



Алесь вздрогнул. Она говорила об этом просто, и вроде бы ничего притягательного не было в ее словах, они могли вызвать только отвращение. Но голос ее звучал завораживающе, и поляк чувствовал, как желание неумолимо подкатывает к его животу и дальше вверх – к горлу. Светильник над головой качался то ли самопроизвольно, то ли от дуновения ветерка и бросал мечущиеся тени на руки и ступни графини.

– …струится кровь. Кто-то слизывает ее с этого тела, кто-то просто наслаждается этой магией Смерти. Жертва мало что чувствует – она тоже одурманена. А внизу, под помостом, танцуют обнаженные люди, и молодые, и старые. Они ловят на свои тела эти капли. Считается, что кровь жертвы Кали омолаживает стариков, а молодым дает силу. На самом деле, мой дорогой, кровь – самый сильный афродизиак… Вы не знали? Когда-то я специально делала надрез на своей груди, чтобы любовник мог слизнуть капельку крови…

Поляка затрясло. Он с ужасом смотрел в темень, окружившую террасу. Там, снаружи, шевелилось что-то мохнатое, звучащее гулом, хотя, скорее всего, это были всего лишь ветви деревьев.

– Вы… приняли участие в той… церемонии? – глухо спросил он.

Графиня медленно полоскала тонкие пальцы в пиале с желтоватой водой, в которой плавали листья шафрана и гвоздика.

– Нет… я не успела. Отряд полиции штата, посланный моим отцом, окружил селение поклонников Кали. Они были расстреляны все, а маленьких детей закопали живьем, чтобы не тратить пули. Но общин Кали осталось еще очень много… Послушайте, Пяст, здесь душно. Как вам кухня?

– Она великолепна!

– Я рада.

Графиня встала. Следом неуклюже поднялся на затекшие ноги Радзивилл. Он, хрипнув, ослабил идеальный галстучный узел. Графиня пошла вперед. На краю террасы из темноты возник малаец и протянул счет. Мельком взглянув на цифру, Радзивилл отдал ему крупную купюру. Женщина уже стояла на желтом песке дорожки, у автомобиля. Алесь огляделся, но она устало заметила:

– Не ищите мои туфли… Они мне чертовски надоедают! Это удобный способ каждую неделю менять обувь. Садитесь.

Мотор «астон-мартина» сыто заурчал, тонкие пальцы в перстнях с бриллиантами легли на кожу руля. Шурша, машина выкатилась на аллею Венсенн.

– Вы никогда не думали, мой маленький Пяст, о том, как все-таки притягательно убийство ради убийства? – проговорила графиня, доставая из перчаточного ящика коробку тонких сигар. – Убивать ради денег, власти… – это пошло. А вот БЕЗ МОТИВА, просто так – это высшая математика смерти. Логическое завершение ее идеи. Что вы скажете?

К Радзивиллу вернулось его обычное меланхолическое настроение. Глядя на ее руки, он нашарил трость, прислоненную к спинке сиденья, обхватил ее набалдашник руками и проговорил сквозь зубы:

– Что ж, в этом что-то есть. Виньетка смерти… на полотне жизни.

– Да. Каприз художника. Такое убийство красиво. Человек берет на себя бремя Бога. О, вы себе не представляете… В этом есть своя поэтика, которую воспевал еще Шарль Бодлер. Мрачная готика, черная анаграмма.

Автомобиль, скользя в парижской ночи, приближался к площади Бастилии. К аристократическому кварталу Марэ. Прожектора обливали светом Июльскую колонну, ее гладкий фаллос, увенчанный статуей Гения Свободы. Здание Театра Опера де Бастий тоже плескалось в фонтанах света, красного и желтого. Бульвар Ришар-Ленуар, расцвеченный золотисто-коричневым, уходил вправо, а с левой стороны мерцали фонтаны и вода пруда парижского Арсенала. Туда и свернул «астон-мартин». Остановился, проехав в глубину аллеи.

Графиня сидела, положив руки на руль, выпускала дым в окно – облачками. Рядом, в бархатистом полумраке, журчал фонтан.

– Алесь, – вдруг тихо проговорила женщина, – вы не хотите искупаться?

– Что?

– Искупаться… Я умираю от жары.

Он смотрел, как опустело ее место, как на белую кожу сиденья легкой шелковой чешуей упали ее шаровары и та сама газовая блузка. Радзивилл выскочил из автомобиля, едва не ударившись головой о крышу; нагая Дьендеш стояла у самого парапета фонтана и усмехалась. Черные волосы растеклись по плечам, колье сверкало на ее теле. Женщина грациозно забралась на парапет, склонила голову и выставила балетным жестом великолепную ногу. Она напоминала статую, перенесенную сюда по ошибке из сада Тюильри. Свет прожекторов Оперы падал на ее тело, особенно соблазнительно высвечивая острую торчащую грудь и выпуклые бугры сосков.

По площади Бастилии, со стороны рю де ла Руэтт, направляясь на ее противоположный конец, к рю де Лион, проехал автомобиль, какой-то старый «рено». В нем наверняка сидел пожилой клерк, возвращавшийся со сверхурочной работы в Монтрей, или молодая парочка, только что посмотревшая ночную ленту в кинозале Монмартра да перекусившая в дешевой пиццерии. Заметив автомобиль, Дьендеш повернулась в его сторону, выпятила нагие бедра и, усмехаясь, ладонью с растопыренными пальцами сладострастно провела по своему телу. Мигнув фарами, машина пугливо юркнула на рю де Лион. Кристальное бесстыдство этого жеста ударило поляка, словно электротоком. Графиня умела провоцировать.

18