Майя замолчала. За ней стояла Кириаки Чараламбу, дерзко курившая сигарету, несмотря на надписи, запрещающие курение. В углу вагона толпились шведы и несколько американцев. Поляков Махаб оставил внизу, по трое на грузовой станции и на пассажирской. Те моментально скрутили папироски из наборов и расположились в крохотном помещении станции с видом людей, которым теперь остается только ждать…
И ведь все-таки она видела! Черную фигуру на одной из террас. В балахоне с капюшоном. И, видимо, эта странная женщина была разута… А почему женщина? Майя не могла себе объяснить, но она так ПОЧУВСТВОВАЛА, интуитивно, без всяких внешних подсказок. Вагон дернулся, и она, по-прежнему упираясь носом в стекло, стукнулась об него лбом. Приехали.
Иранский Центр по изучению ядерного синтеза представлял собой большой трехлопастной винт огромного самолета, ласково уложенный на плато между невысокими скалами, действительно напоминавшими совершенно естественные зубцы гигантской крепостной стены. В центре большой белой таблетки находился Главный операционный зал. В нем – множество компьютеров, соединенных в цепи, и шкафов с мигающими лампочками. От зала расходились «лопасти» – прямоугольные плоские помещения лабораторий и цехов. На конце одной из «лопастей» возвышалась невысокая пирамида. По словам Махаба, это и был основной пункт обслуживания реактора – место, откуда стержни из активного металла погружают механизмы в ядерное нутро.
На самом краю скалы прилепились домики для сотрудников – тоже плоские, похожие на казармы, но только яркой бело-желтой расцветки. Туда вел стеклянный коридор. Как сказал встречающий их секретарь Центра и дежурный управляющий, молодой чернокудрый сириец Йармук аль-Йакуби, коридор сделан для того, чтобы сотрудники могли в зимнее время без хлопот проходить в свои комнаты, ибо в это время ветры в Аламуте дуют со скоростью более двадцати семи метров в секунду, и с плато может сдуть даже средних размеров бычка, не говоря уже о человеке.
Также тут, на небольшом пятачке, белел коробок теплоцентрали, да к северу над небольшим зданием вился на ветру государственный флаг Иранский Исламской республики и флаг иранских ВС, а над плоской крышей медленно крутился небольшой локатор. Там размещались РЛС военных и секретный пункт связи. Кроме этого домика, судя по всему, на базе нигде не было людей в форме и с оружием: только по два охранника дежурили на пунктах канатной дороги, пассажирском и грузовом, да в дверях домика под флагом периодически показывался толстый военный в черном мятом мундире, шумно высмаркивался с крыльца и исчезал снова.
В коридорах Центра было уютно, пахло жасмином, а под ногами пружинил такой приятный и пушистый ковер, что Майя с трудом удержалась от того, чтобы разуться и пройти по нему босой. Центр, по словам все того же аль-Йакуби, одетого в светлый европейский костюм без галстука и парусиновые туфли, отделывали французы и итальянцы. Майя почти не видела там женщин. В обзорной экскурсии по всему Центру почти везде ей попадались на глаза молодые смуглокожие мужчины: кто-то был в европейских джинсах и майках, но большинство носило длиннополые белые халаты и такие же белоснежные брюки. Кстати, улыбчивые шведы из их свиты тоже облачились в такие же халаты, заботливо прихваченные ими с собой. Девушки появились только несколько раз – тоже в белом, в чадре и халате; все они несли кому-то подносы с кофе и «кока-колой», из чего Майя сделала вывод, что они, наверно, официантки. Что-то ей вспомнилось при этой мысли. Конечно же, балагур Чепайский! И она робко спросила Махаба о судьбе их развеселого сибирского друга.
– Умер, – лаконично и без особой грусти обронил араб.
– Умер?! – поразилась девушка. – Господи Боже… Отчего?
– Что-то с желудком. Иншалла!
Майя умолкла, но тут странный вопрос задала Кириаки. Она нагнала неспешно шествующую в сопровождении аль-Йакуби делегацию и, ухватив Махаба за рукав, спросила по-английски с каким-то злорадством:
– Скажите, Махаб, а они все тут ОБРЕЗАННЫЕ?
Но и этот провокационный вопрос не выбил Махаб аль-Талира из колеи. Он мило сверкнул черными глазами на француженку.
– Обрезание, моя дорогая Кири, не упомянуто в Коране, как ни странно! Оно рекомендовано, только рекомендовано в Предании, которое приписывает этот обряд обычаям времен Авраама и арабов доисламской эпохи. Среди всевозможных школ только шафиисты считают его обязательным. А суфии, к которым я принадлежу, да и большинство местных современных суннитов этим обрядом часто пренебрегают.
Майя слушала в оба уха. После ознакомления с Центром, в процессе которого сириец относился к арабу и его спутникам подчеркнуто почтительно, гостям предложили отдохнуть с дороги. Майя, которую слегка мутило от трехчасовой болтанки в лошадином седле и еще от разреженного горного воздуха, с удовольствием согласилась. По этому коридору, между Центром и общежитием, их препроводили в крохотные, но уютные гостевые комнатки. В каждой имелись маленькая джакузи (горячая вода, надо думать, тут не иссякала никогда!), отличная кровать с водяным матрасом и даже кальян. Не было только никаких средств связи – ни радио, ни телевизора, – кроме интеркома общей трансляции, встроенного в розовую стенку.
Оказавшись одна, девушка первым делом сбросила кроссовки, толстые носки – необходимая экипировка в путешествии – и прошлась босиком по ковру. Он тут был такой же пушистый и так же щекотал пятки. Потом она забралась в джакузи. Полежав в бурлящей воде около сорока минут, Майя поняла, что этого достаточно, так как ее неудержимо клонило в сон. Пришла дурацкая мысль: не одеваться, а побродить по этому номеру, среди сплошного ислама, голой. Совершенно голой – дерзко, нагло… Майя, никогда не стеснявшаяся своего тела, так и сделала. Более того, она подошла к небольшому окошку и, потянув за шнурок, открыла жалюзи.