Свидание на Аламуте - Страница 98


К оглавлению

98

Заратустров рванул к Бабушкину. Старика он поднял с постели, долго тряс за плечи, кричал, рассказывал. Престарелый бывший начальник особого отдела Севлага по шаманским течениям долго мычал и привычно блеял, а когда наконец до него дошел смысл сказанного, вдруг выпрямился в постели, сел, спустив мозолистые темные ноги на пол, и своими жеваными, белесыми губами вдруг совершенно отчетливо сказал:

– Гон. Большой Гон пошел…

Заратустров увез его из дома прямо в белых теплых кальсонах и пижамной куртке – одеваться времени не было. Пока он вез Бабушкина в Спецуправление, на складе подобрали камуфляж, да ошиблись: пятнистая форма оказалась на два размера больше и превратила Бабушкина в болотное чудище, смесь лешего с водяным. Через тридцать минут два «хаммера» резерва Спецуправления, разбивая фарами и мигалками ночь, ринулись по трассе М-53 на юг, на Алтай. В первом, кроме водителя, сидели сам Заратустров, Бабушкин и практикантка Спецуправления, переводчица и этнограф. Ее тоже выдернули из дома: руководство института с подачи Чибиса пообещало ей немалые суточные и интересную экспедицию. Ей было около тридцати, но она считалась старой девой, носила уложенные на пробор каштановы волосы, массивные очки и выпирающие, как у кролика, передние зубы. Затея ей эта чрезвычайно не нравилась, как и то, что пришлось облачиться в камуфляж, но с демисезонными сапожками она расставаться наотрез отказалась. Перспективе променять спокойную городскую жизнь на экспедиционные условия она была совершенно не рада, к тому же забыла дома косметичку, что настроения никак не улучшало. Девушка сидела с кислой миной, без конца ерзая, потому что все казалось ей грязным, грубым и пугающим, и этим она здорово бесила Заратустрова, мечтающего как-нибудь вытряхнуть эту городскую куклу из ее скорлупы. Во второй машине, крепко сжав рукоятки «каштанов», сидели два узкоглазых, каменнолицых, похожих друг на друга бойца СТО – Санжак и Узген. Оба – таджики, попавшие в штат СТО из Горно-Алтайска. Именно они были нужны полковнику в предстоящей операции.

В машине старик окончательно пришел в себя. Заратустров влил ему в рот полфляжки коньяка, и Бабушкин перестал блеять, растягивать слова, а заговорил более-менее связно. То, что он говорил, звучало страшно…

– Ага, спервоначала беременную берут, чтоб трех недель не выходила, отваром ее поят и мочу ее собирают. Потом с той мочи взвар делают, с золой и грибами черными мешают… на малом огне. Потом… значит… ага!.. живот ей вскрывают и требуху с плодом вытаскивают да варят его в том взваре с мышами полевыми… И пьют тот взвар допьяна… горчит он очень… Большой Шаман пьет, помощники его пьют. Потом Большой Шаман бубен берет и начинает камлание на Камень делать… И все шаманы прочие к камню тому идут… идут, ползут, как змеи какие… да головешками об Камень бьются, покуда замертво не падают… И собаки, собаки… мозги их слизывают, промеж собой дерутся…

– Господи! – не выдержала барышня-этнограф. – Что он несет такое! Угомоните вы его… Жуть какая-то!

В салоне «хаммера» свет не горел – незачем. Машина мчалась по шоссе, выдирая фарами светлые клинья из ночи. В этом отраженном от асфальта свете было видно, как Заратустров, внимательно слушавший Бабушкина, вдруг повернул лицо к молодой женщине. Лицо это было бледным, как замерзшее в холодильнике сливочное масло.

– А ну тихо, сучка! – страшным, хриплым голосом выплюнул он. – Молчи в тряпочку, ясно?

От ужаса та даже не успела оскорбиться – ойкнула, шарахнулась в самый угол просторнейшего салона и вжалась в него, подтянув к подбородку обтянутые камуфляжем худые колени. Старик, бормотавший с полузакрытыми глазами, даже не обратил на это внимания; он раскачивался на сидении – и не в такт машине, а по своему, сокровенному алгоритму. Заратустров быстро свинтил колпачок с фляжки.

– …энтова он жизни у шаманов забирает… и пухнет, пу-у-ухнет! Коли найти тот Камень, то место – все ясно будет, все и откроется… Да только не найти его! Над ним тонколист-трава растет. Все закрывает… сплошняком, да… А в тундре – мох… Да-а-а… Я комвзвода говорю: «Косить надо», а он: «Чем?» Я говорю: «Пулеметы бери и коси их»… Так и нашли…

Тогда, в машине, прикрикнув на практикантку, Заратустров не раскаялся – он напряженно размышлял над тем, что говорил старик. А тот знал, ЧТО говорил. Не было тогда вертолетов. А были лошади. И дерзкий побег из лагеря тридцати родовитых шаманов, среди бела дня… Бабушкин руководил операцией по их поимке. И нашел только двадцать девять мертвых тел, и двух – непонятно в каком состоянии. Жизнь покинула эти костяные мешки, но Дух… теплился. Дух и сообщил: главный, мол – главный под землю ушел. Не найдете! Кончил со злости из пистолета своего наградного Бабушкин этих, полумертвоживых… А что с ними делать-то? Разжаловали Бабушкина тогда. За поимку живого полагалась премия, а за мертвеца – только взыскание.

Знал Бабушкин, о чем речь. Неужели и сейчас они ничего не найдут?!

Чемальская ГЭС с опорами, поставленными тут еще зэками отряда Караведова – начальника Бабушкина, и с выбитыми на станках надписями «СЛАВА ГЕНИЮ СТАЛИНА!» осталась правее. Вертолет второй раз заходил над Куюсом, врезаясь в небо над скалами. Бесполезно. Скалы повернуты голыми гладкими лбами к Катуни. Вот они – нагромождения блоков недостроенной Катунской ГРЭС; а вот и куюсовское подбрюшье, где кончаются все дороги и тропы; вот она, таежная зеленая пена, покрывшая все внизу, между обломанными зубьями скал. Сплошной ковер. Какой тут Камень, к черту!

Он помнил, как в самом конце пути Бабушкин снова очнулся от своей постоянной летаргии. Очнулся, облизнул коньяк с выцветших губ и, как тогда на кровати, четко сказал:

98