Она оказалась в непроницаемо-черных и, очевидно, шерстяных носках. К нравам парижанок, кутающихся в меха уже при десяти градусах тепла, Майя уже немного привыкла, но – все равно это было странно. К тому же наверняка она одна обратила внимание на один микрожест Кириаки, зная, как много он значит; а обратив, увидела: с ногами у молодой женщины что-то не так. Нечто странное привиделось Майе в это краткое мгновение. И вот теперь, отпивая чудный по вкусу кофе, который никак не ожидала встретить в аэропорту, девушка решала про себя: спросить женщину или не спросить.
Та вздохнула и подперла голову рукой. Красивая ее, цепкая ручка с худыми пальцами утонула в черных кольцах волос, и со стороны это выглядело более чем соблазнительно. Кириаки умела изгибать свое маленькое тело так, что у мужчин наверняка зажигались глаза. Почему же она избегает соблазнять самым доступным – ногами?
Майя решилась.
– Слушай, Кири, а что мне сказал этот парень-полицейский?
Женщина бросила взгляд на ноги Майи.
– Он сказал, что ты похожа на Сильвию Кристель. Та тоже летала обычно без туфель.
– Хм, странно… Кири, а помнишь, ты говорила, что ходила босиком у нас в Сибири и порезалась? – вкрадчивым голосом спросила девушка по-английски.
Та равнодушно сжала губами новую сигарету.
– Да.
– А где это случилось? Ты гуляла так по нашему Академгородку?
– Нет. В душе. Там было разбитое стекло.
– Ничего себе! Это в гостинице-то?
Кириаки повернула голову и посмотрела на девушку холодно, но, видно, сама себя остановила и блеснула миролюбивой улыбкой.
– Мэй, честно говоря, я не помню. Мы гуляли у каких-то наших друзей… А, на вечере физиков. Ночью я пошла в душ… в вашем кампусе. Вот и все.
– А… ночью. Ну да… – протянула Майя.
Она совершенно непроизвольно почесала одной ногой другую – простейший жест – и снова поймала взгляд женщины. Та искоса смотрела на ее голые ступни, не успевшие испачкаться об идеально чистый пол аэропорта, с плохо скрытой, ожесточенной завистью.
Но в ту же секунду она резко повернула голову. К ним от стойки паспортного контроля вальяжно приближался Махаб аль-Талир. Он шел в своем черном дорогом костюме, но на голове его, вместо хитро намотанного тюрбана, в котором он щеголял в Париже, был уже традиционный бедуинский убор – клетчатый платок, удерживаемый широким плотным обручем «икал». Свои сверкающие, ручной работы штиблеты араб нес в руках, бесшумно ступая по полу в темно-синих нитяных носках. Он ухмылялся. Поставив обувь перед женщинами, он поклонился, легко шагнул в штиблеты и обратился к ним насмешливым тоном:
– Приветствую вас, о, дивные гурии нашего маленького рая! Как видите, перед законом, как и перед Аллахом, равны все – даже я… Через полчаса нам разрешат пройти в самолет. Вы можете выпить еще по чашечке кофе.
– Еще один дринк, – отреагировала Кириаки, небрежно кинув это в глубину бара.
Араб снова улыбнулся, но черные его глаза жестко и неприятно чиркнули по лицу женщины. Он посмотрел на часы, выпростав из-под белейшей манжеты свои золотые Cartier.
– Что ж, я вас оставлю на десять минут, – проговорил он. – Мне надо проверить оборудование в грузовом отсеке. Наши приборы не терпят грубого обращения.
И он, еще раз отвесив небольшой, полушутливый поклон, отошел. А Майя внезапно испытала укол тревоги. Она заметила: араб собирался сделать замечание Кириаки, но оборвал сам себя.
Майя заказала вторую чашечку кофе и с тоской подумала об Алексее: как жаль, что его нет рядом. Вокруг нее происходило что-то очень непонятное, и это нравилось ей все меньше и меньше.
В три ночи большой аэробус «А-310» тяжело оторвался от взлетной полосы аэропорта Орли, точно пеликан, набивший брюхо свежепойманной рыбой. Аэробус взял курс на Каир. Скоро под его крыльями потечет сплошная синева Средиземного моря; над ним редко бывает облачность, и пассажиры, особенно Медный, никогда не летавший над сплошными волнами, будут с опаской поглядывать на водную гладь.
В три сорок диспетчеры аэропорта Руасси попрощались с «Боингом-747», старой испытанной машиной, в двух салонах которой дремал в креслах разделенный состав Международной инспекции. В полупустом салоне бизнес-класса оказались Кириаки, Майя и сам Махаб аль-Талир, а остальные летели эконом-классом. Принесли красное вино; Майя отказалась, а Кириаки жадно схватила бокал. Здесь, в царстве приятных фруктовых ароматов и пушистого ковра под ногами, даже Махаб избавился от своих штиблет, блаженно вытянув ноги, и откинулся в кресле, прикрыв веки. Еще полчаса назад полный энергии и какой-то скрытой силы он сдался, обмяк, как резиновый мяч, и под его большими глазами вдруг залегли усталые фиолетовые круги. Одна Кириаки сидела ровно, у самого иллюминатора, и она не рассталась со сковывающими ее ступни ботиками. Она только сняла белый пиджак, и Майя поразилась ее рукам: это были тренированные, с выпуклыми рельефными мускулами и развитыми плечами руки профессиональной спортсменки. Но девушка ничего спрашивать не стала.
А на земле шел дождь.
Рене Гипар, старший инспектор департамента криминальной полиции, вел по металлическим коридорам и лестницам человека, такого же, как и он сам, насквозь мокрого, только человек был в плаще и без головного убора, и капли дождя сверкали на его коротких, с густой сединой волосах. Гипар же был в промокшей форме, и с кепи его беспрестанно падали на нос холодные капли. Пока инспектор по приказу начальства искал этого человека в районе площади Одеон, пока они бежали под проливным дождем через стоянку у аэропорта, дождь успел отыграться на них в полную силу. Но ни полицейский, ни его спутник не замечали прилипшей к их телам сырой одежды. Они были явно чем-то встревожены и сосредоточены.