Младший полицейский подавленно молчал. Где-то далеко, за Марной, черное небо беззвучно перекрестила вспышка молнии.
Только к утру дождь наконец превратил лужайки Люксембургского сада в маленькие хлюпающие болотца и наполнил мутным смывом тротуаров водостоки по краям набережной. Но он промыл день – и день обещал быть чистым, и небо радовалось, расстилая шатер голубизны и выставив даже в его центр, как угощение для дорогого гостя, яркий сырный круг солнца.
Это солнце разбилось на тысячи осколков в призме знаменитой пирамиды в центре двора Лувра, и сияние солнечных бликов наблюдали сейчас три человека, сидевшие на террасе кафе Марли на улице Риволи. В этот ранний час они были единственными посетителями. Красно-белые тенты распростерли над ними свои купола. Пахло круассанами. Посетителям принесли яблочный пирог, сливовое пюре, три чашечки алжирского кофе с имбирем и две рюмки перно. Перно пили Майбах и полковник, а Варвара Никитична лакомилась пирогом и сливовым десертом. При этом она успевала еще и вязать, держа свою «трикотажную фабрику» на коленях.
– …так значит, Дмитрий Дмитриевич, говорите, что она вот так взяла – и пропала? – задумчиво бормотал полковник, глядя на золотящуюся в солнечном водопаде арку Карусель. – Интересно все это. То есть вы позвонили Неро, и она – пропала?
Издатель вяло пожевал ломтик яблочного пирога и кивнул. Бабушка, на правах равноправной участницы слушавшая весь разговор, тоже кивнула и добавила:
– Ох, и болезная была она! Всегда кутается, всегда деньги до копеечки считает…
– А пропажу фотографии вы обнаружили до этого или после?
Майбах смутился.
– Да… честно говоря, после того, как позвонил вам. Все время ведь на столе лежала!
– В ваш кабинет кто-нибудь мог зайти во время вашего отсутствия?
– Вряд ли.
– А вот и неправда ваша, Дмитрич! – нараспев протянула старушка, пользуясь правом фамильярного обращения. – Ой, неправда! Всего-то вы и не знаете, уж не в обиду вам сказано… Писатель-то наш, Толстой который, частенько к вам в кабинет наведывается. Юркнет да выходит, а губы-то облизывает. Чай, уже бутылку виски у вас выпил, так-то вот…
– Толстой? – быстро спросил полковник, бросив острый взгляд на ангельскую серебряную головку Варвары Никитичны.
– Да, есть у нас тут… из старых эмигрантов, – рассеянно подтвердил Майбах. – Как ни странно, Толстой. Лев Николаевич. Графоман дикий, но корректор отменный. Так вот, значит, как…
– Я уж и хотела вам сказать, – виновато оборонила старушка-шофер, – да все недосуг. Шибко занятой вы последние дни-то.
– Ладно. Проверим. Но вы ведь ее запомнили?
– Запомнил. Я же вам описал!
– Хорошо, хорошо…
– Вы ее узнали? Кто это?
– Не сказать, чтобы узнал, – усмехнулся Заратустров, разглядывая несколько парочек туристов, понуро бродивших по двору Наполеона посреди Лувра: отстали от экскурсии, наверно, – но кое-какие соображения имеются. Без особых примет дамочка. Вечно молодая. Миниатюрная, как куколка… да? Знаете, в театрах есть такое амплуа – травести. Актриса с таким амплуа может играть в оч-чень широком диапазоне!
– Она… – Майбах нервно облизнул губы, – из ЭТИХ?
– Да и из этих, и из тех, – хмыкнул Заратустров и переменил тему. – Варвара Никитишна, а вы говорили, спицы у вас пропали?
– Пропали! – охотно подтвердила женщина и отложила вязанье. – Ой, беда, право слово! Я ж их покупаю не на распродаже, мне крючок хороший нужен… а потом в нашем храме Александра Невского освящаю. Штоб вязали!
– Это в районе площади Шарля де Голля… на улице Дарю, – подсказал Майбах.
– И то верно. Отец Виктор там есть, добрый человек! Освященными спицами-то вязать как хорошо – само вяжется!
Заратустров прищурился на солнце, допил перно, блеснувшее анисовым колобочком в рюмке.
– Освящаете, значит… Это здорово! И вот освященные и пропали?
– Уже пятые, – скорбно вздохнула старушка.
До Майбаха дошло. Эту ночь он провел у знакомых в крупнейшем бульварном издании Франции, «Франс-Суар», в отделе криминальной хроники, поглощая дурной кофе из аппарата и заедая черствыми круассанами с сыром. Однако теперь криминальную хронику столицы за последние месяцы он знал назубок.
– Эти убийства… – охрипшим голосом спросил он, – эти случаи, когда грудь прокалывали спицей… это…
Заратустров кивнул. Прислушивающаяся к их разговору Варвара Никитишна только вздохнула и перекрестилась.
– Магия же, друг мой любезный, – проговорил он медленно. – Ни белой, ни черной не бывает. Магия – суть энергетика, использование ее. А уж какой вектор мы зададим – такая и магия будет. Поэтому спицы, освященные в православном храме да использованные не по назначению, скажем так, тоже страшную силу могут иметь. Закрытие чакр, помните? Блокировка выхода информации. Так что четыре «невесты» в Париже – четыре пары ваших спиц, Варвара Никитишна.
Майбах шумно вздохнул и тоже выпил свой бокал перно до конца, будто несколько дней томился жаждой. Туристы во дворе Лувра наконец заметили экскурсовода и бросились к нему с гортанными радостными криками – это были итальянцы. С крыши музея прыснула голубиная стайка, запятнав черными точками ярко-голубой шелк неба.
– Что же нам делать-то теперь, това… Александр Григорьевич? – тоскливо спросил издатель, вертя в руках пустой бокал.
Заратустров безмятежно сощурился.
– Ну, почти ничего. Только вот на роток накиньте платок. В помещениях издательства. Я там в ближайшее время покопаюсь насчет радиозакладок. Пригласите, допустим, сантехников… Трубы-то текут?