Свидание на Аламуте - Страница 167
- Предыдущая
- 167 / 175
- Следующая
167
Идет почему-то сгорбившись.
Прощание с героями
Юлька и Андрей
Осень умирает в каменных ущельях Шевченковского жилмассива, как недавно скончалось тут и горячее, сочное лето. Листья затаились от дворников в углах кирпичных коридоров и стен; листья засахарились в холоде утра и кое-где вмерзли в лужицы. Их не трогает ветер, гудящий тут днем, несущий зиму, ее посыльных – мелкие, еще слабые снежинки, тающие на асфальте, уже испещренном крапинками их следов. На детской площадке, огороженной кирпичными зубцами, как у средневекового замка, сидят мамаши. Их трое. Укутанные в китайские куртки на сентипоне, в шлепанцах, под которыми видны вязаные носки, они сидят на скамейке, наблюдая, как в песочнице возятся их малыши – такие же утепленные, похожие на крохотных полярников. Мамаши – страшная сила. Никто не войдет в стальные двери подъезда, не замеченный ими. Никто не выйдет, не удостоившись их комментария. Мамаши стоглазы, как Аргус.
Вот и сейчас они наблюдают, как распахнулась эта дверь, пропиликав журчащим сигналом домофона; как по пандусу подъезда свозит инвалидную коляску молодая женщина. На ее голове пестрая косынка, скрывшая густые каштановые волосы, бледное лицо – за зеркальными очками. Несмотря на пронизывающий ветер поздней осени, на этой женщине легкая белая ветровка, надетая поверх легкомысленной кофточки, и голубые джинсики-капри, которые открывают щиколотки узких голых ступней с длинными пальчиками. Эти пальчики, ровные и длинные, как зубы на рекламе стоматологической клиники, всунуты в плетение босоножек на невысоком каблуке. Женщина толкает коляску, в которой неподвижно сидит парень – немного грузный, укрытый до половины туловища клетчатым пледом, тоже в темных очках. У него странное лицо: спокойное, даже улыбающееся, но обожженное слева и справа, с бугристой кожей и темными шрамами. Что-то ласково приговаривая своему спутнику, женщина вывозит коляску вниз, к аллеям, которые расположились под путепроводом улицы Кирова, – туда, где растут чахлые деревца и сверкает красная крыша пагоды японского культурного центра «Саппоро».
Мамаши ее не одобряют.
– Гляди! Опять бОсая вышла, ты гляди!
– Ой, чума… Придатки застудит себе так! А ведь ей еще рожать.
– Кого рожать-то? От инвалида…
– Ой, не говори, дура девка. Жизнь себе угробила.
– И если родит, ох, намается с дитем да с таким мужем. Он же у нее… того!
– В Чечне, что ли, воевал?
– Нет, он у нее эфэсбешник. Где-то в Мексике был. Я слышала – он при нашем посольстве служил.
– В Мексике?! Девки, нет, он в Африке воевал.
– За кого?
– Черт его знает. Но там и ранили.
– Оссподи, нашла себе, тоже… Он по мужской части как? Толку-то…
– Ага, ты бы слышала, что они ночью вытворяют! Вот тебе и толк…
– Да ладно вам…
– Вот и ладно! Валька Антипова в соседней квартире живет – говорит, все слышно. Начнут – как эротическое кино показывают. И стонут, и ревут, и орут…
– Правда, что ли?!
– У Вальки спроси.
– Оссподя… значит, не весь он деревянный.
– И родит еще, вот увидите.
– Да как она родит-то, с такими придатками?! Ты видела, она по утрам в сквере босиком бегает? По самой холодине, по лужам.
– Что делается-то… мама родная!
– Да уж. Себя не бережет.
– Ну-ка, брось! Брось, говорю, скотина ты безрогая! Ты щас мя доведешь, ох, доведешь мамку…
– Сыночка, не бей мальчика по голове, у него там больно!
– Как щас обоим дам по заднице! Да ты рассказывай, рассказывай!
– …А я с ее гинекологом разговаривала – ну, в нашей поликлинике. Девки, знаете, что у нее там?
– Где?
– Ну… там…
Мамаши шепчутся. Потом одна густо краснеет.
– Тьфу! Вот тоже…
– А я говорю – татуировка там, прикиньте? Какой-то треугольник, что ли… То есть, то нету.
– Да быть не может…
– А еще она – беременна.
– Да ты что?! Вроде и не видно…
– Я вам точно говорю – беременная она! Они с этим парнем же уже год живут, с зимы. Он тогда еще ходячий был. Потом где-то там, за границей, ранили, вот сейчас она его на процедуры катает.
– Может, и ходить будет…
– Ага. Вот щастье-то! Тут с дитем не знаешь, как управиться. Вот скотина, куда полез! Немедленно отойди! Отойди, я тебе говорю…
– Ваня, дай мальчику лопаточку, он плакать будет…
– …ага, а тут еще за мужиком ходить. Кому я щас ремня дам, говорю?
– Сама-то она где работает?
– Художница, говорят. Рисует.
– Рисует?! Вот дура…
– Дура не дура, а ты бы ее в магазине видала, че она покупает! Креветки, морепродукты разные. Эти, как их… яйца волосатые… ну, как?
– Киви, что ли?
– Ну. Киввы. Нет, чтоб, как все – колбасу там, сардельки… Так нет же. Видать, хорошо загребает за рисунки.
– Да и пенсия у ее мужика, видать, хорошая…
– А придатки она себе все равно застудит!
– Ох… Везет же некоторым!
– И не говори. Да, бабоньки, таким вот дурам и везет.
– Ага. Только мы такие… то стирка, то глажка. Отойди от края, паскудник такой, последний раз говорю!
– Ваня, дай поиграться корабликом! Ваня, я тебе щас дам!
– Ой, девки, жизнь наша, бабская…
Мамаши горестно вздыхают, поглубже засовывая толстые ноги в тапки. Остатки осеннего солнца падают на их серые пуховики. Малыши окончательно ссорятся и начинают вразноголосицу реветь. В шевченковских тоннелях свистит ветер, гонит по асфальту серую мертвую пыль.
А коляска уже далеко – мамаши ее не видят. И не слышат, как Юлька, присев на корточки перед коляской, жарко целует Андрея в лицо и шепчет:
– Андрюшка, доктор сказал, к Новому году уже ходить будешь… Слышишь? Все будет хорошо, милый мой.
- Предыдущая
- 167 / 175
- Следующая