– Хорошо. Допустим, так. Значит, что искали немцы в Аламуте?
– Код. Код или иное средство для проведения ритуала инициации Невесты. Скорее всего, речь идет о тех самых книгах… или Книге Старца, которую он писал в последние годы жизни. С математическими расчетами. Я смотрел данные по «Цирцее-2», в частности, по осмотру Аламута. Там «экспедиция» оставила выжженную площадку. Но сохранились остатки больших солнечных часов и системы геометрических расчетных ориентиров. Старец что-то вычислял. По солнцу.
– Любопытно. А материалы «Цирцеи-2» у вас в полном комплекте?
– Нет. Только оперативная копия и опись. Все в Москве.
– Жаль.
– Чем могу, Александр Григорьевич!
– Ладно.
– Еще кофейку?
– Будьте милостивы, голубчик.
Пока Севастьянов, тонконогий, щеголеватый, заваривал кофе в углу кабинета, где светились медными боками турки в ящике с нагревающимся песком, Заратустров задумчиво курил. Обернувшись к Севастьянову, он осторожно спросил:
– И у вас ничегошеньки не осталось по ЭТОМУ делу, так?
– Осталось.
Заратустров промолчал. Полковник возился с турками. Так прошло около десяти минут. В тишине пахло набирающим силу кофе. И сигарой. Наконец полковник вернулся с бронзовым подносом.
– Они еще похозяйничали в Тегеране, – небрежно сказал он. – Разломали какую-то тайную медеплавильню. С замурованными в ней людьми… скелетами уже, конечно. Но эту группу спецов Норден-Хельде перехватили англичане. Наши тогда не успели.
– Ага…
Заратустров перекатил сигару в другой угол рта и уперся глазами в Севастьянова.
– Так что же, документик у вас есть, голубчик?
Тот посмотрел на Заратустрова безмятежно и ласково. Налил кофе.
– Так, ерунда… В группе, выполнявшей захват экспедиции Норден-Хельде, был один юноша… с горячим сердцем, умелыми руками и романтическим складом ума.
– Во как!
– Да, представьте себе. Он вел что-то вроде дневника. Видимо, листал захваченные книги, ну и думал. Много думал. В сорок четвертом он подорвался на мине. Контузило. И он остался при отделе «СМЕРША» НКВД в посольстве. Умер уже после войны, в пятидесятые. Бумаги, естественно, все остались у нас.
Снова повисло напряженное молчание. Полковник барабанил пальцами по столу. Сигара затухла в пепельнице, обломав серый истлевший кончик.
– Так… Не дадите ли вы мне этот дневничок-то?
Севастьянов очаровательно улыбнулся.
– Не могу, Александр Григорьевич… Никак! Это спецфонды особой секретности. Проходят по диплинии. Даже ваше Управление не может так просто вот взять и забрать. Мне придется запрашивать Москву, сначала МИД, потом мой главк… Сами понимаете.
Заратустров нахмурился. Он раздраженно коснулся губами края чашки – черт, как горячо! Севастьянов наблюдал за ним, потом проговорил медленно:
– Но, учитывая нашу дружбу, Александр Григорьевич…
Он встал, легко подошел к сейфам, поблескивающим в полумраке углами. Так же, металлически, сверкнули голенища его до блеска начищенных сапог. Послышался музыкальный перезвон сейфовых замков; через четверть минуты Севастьянов вернулся с толстенной тетрадкой в грубом переплете, с пряжкой. Правда, формат у тетради был небольшой, карманный.
– Ого! – тихо бросил Заратустров. – Телячья кожа… Одиннадцатый век?
– Около того. Скорее всего, он просто использовал под дневник переплет какого-нибудь из экземпляров Корана. Тогда с такими книгами не церемонились, – небрежно подтвердил полковник. – Я вам дам ее… на время. Почитать. Понимаете?
– Понимаю.
Заратустров перелистывал книгу. Цифры. Геометрические фигуры. Вычисления. Какие-то заметки, сделанные очень торопливым, небрежным почерком. Он явно не писал много протоколов – рука не набита. А вот стрелять, наверное, умел хорошо…
– Как его звали? – негромко поинтересовался он.
– Константин Ассар. Лейтенант НКВД.
– А… а у него не было сводного брата? – Заратустров поднял на полковника вдруг заблестевшие глаза.
– Был. Причем жил в ваших краях. По моим данным, его сводный брат был в тридцать шестом правой рукой вашего Эйхе, начальника НКВД по Новосибирску. Женился на какой-то детдомовке из числа привилегированных шлюшек Эйхе… их же специально распихивали по детдомам… Потом, перед арестом Эйхе, брата Ассара посадили, детдомовка сбежала. В общем, шлепнули к тридцать восьмому и брата Ассара, и самого Эйхе. Ну, а Ассар, – Севастьянов тонко усмехнулся. – Брат за сводного не отвечает. Но его все равно запихнули в иранскую резидентуру. Подальше от Москвы.
Полковник захлопнул книжку. Засопел, устроил ее поудобнее под пиджаком. Наблюдая за ним, Севастьянов довольно крякнул.
– Ну, и карманы у вас, Александр Григорьевич… Бездонные!
– Под «Беретту-217 ФС», – кротко пояснил Заратустров. – Двести семнадцать миллиметров… Очень удобно!
Он встал – толстый том-тетрадка приятно грел сердце – и забрал из пепельницы сигару.
– Что ж, тогда я откланяюсь, Владимир Петрович? Поздненько уже. А завтра мне вставать рано.
– Нет проблем, Александр Григорьевич. Комнаты ваши в служебном крыле. Найдете?
– Конечно!
Руку этому щеголеватому полковнику он пожал с искренней благодарностью.
…Заратустров прошел по темным коридорам посольства, уставленным с восточной пышностью: пальмами в кадках и зеркалами. Он посмотрел в одно из них, в тяжелой бронзовой раме. В коридоре темно, видно только бледный контур его лица и белую полоску сорочки. За ним оказались другая кадка и лианы; в зеркале это выглядело так, как будто от его тела отходили две толстые змеи, стелющиеся по полу. Заратустров постоял, посмотрел на эту картину, потом приблизил лицо к холодной глади и выдохнул свистящим шепотом: